— О, Марк, — прошептала Дамарис, — какой же я была дурой… — но затем она припомнила еще кое-что. — Но Элена сказала, что Розита выходит замуж, она даже приглашала меня погостить у них после ее свадьбы, и я, разумеется, подумала, что она выходит замуж за тебя. Разве у нее… есть еще кто-то?
— Определенно. Розита не привыкла терять время даром, — сухо сказал он. — Когда я сказал ей твердо и определенно, что у нас ней ничего не получится, она не сильно-то и огорчилась, заявив мне в ответ на это, что выходит замуж за какого-то Мануэля Рамоса. Этого жениха ей подыскал Педро.
— Но… разве между вам не было романа? Элена говорила…
Он сел поудобнее, притягивая ее поближе.
— А тебе обязательно цитировать мою сестру? То, что она говорит, еще не истина в последней инстанции. Я никогда не стал бы заводить роман там, где меня все знают, я же не идиот какой-нибудь. — Неприкрытая циничность этого замечания лишь прибавил ему убедительности. — Дамарис, а ты что, меня к ней приревновала?
— И что из этого? — с вызовом спросила она.
— Когда человек безразличен, то его ревновать не будут.
— Ты мне никогда не было безразличен, — проговорила она так тихо, что ему даже пришлось наклонить голову, чтобы расслышать ее слова. — Я злилась на тебя, ненавидела, и даже… любила…
— Любила меня?
— Так, глупое девичье увлечение… школьницы всегда в кого-нибудь влюбляются. Я пыталась выбросить эти мысли из головы.
— Но почему?
— Потому что… потому что ты никогда, ни разу, даже не намекнул на то, что любишь меня. — Она замолчала, и уткнулась лицом в его плечо.
Еще какое-то время он сидел молча, а когда все-таки заговорил, то в его голосе послышалась нехарактерная для него робость.
— Я не знаю, что такое любовь, Дамарис. Каждый человек вкладывает в это слово свой собственный смысл, но только того, что я чувствую к тебе, я никогда не чувствовал ни к одной другой женщине — разумеется, я просто обязан был сказать эту банальность, — она рассмеялся. — И тем не менее, это так. У меня были и другие женщины, но все это было так, несерьезно. Я расставался с ними безо всякого сожаления, но когда ты захотела разорвать нашу помолвку, то моя жизнь вдруг стала какой-то пустой и бесцельной. Я решил отпустить тебя лишь потому, что посчитал, что с тем, другим, человеком ты будешь более счастлива, чем со мной.
Ребенок у нее на руках зашевелился и захныкал. Плуто поднял голову и навострил уши. Дамарис это заметила.
— Он что-то услышал, — сказала она. — Может быть, тебе следует покричать, позвать на помощь? Твой голос скорее услышат, чем мой.
— Но прежде, — холодно сказал он, — ответь мне, Дамарис, ты вернешься ко мне? В Вальмонде я подумал, что, по крайней мере, нравлюсь тебе. Я надеялся на радостную встречу, мечтал, как, наконец, сорву с себя эту дурацкую маску, но все получилось совсем не так, как было задумано. Наверное, ты так и не смогла простить мне того, что я оказался совсем не таким старым, как ты это себе представляла.
Это замечание прозвучало несколько насмешливо. А Дамарис, напряженно прислушиваясь, не идут ли спасатели, попыталась объяснить.
— Я думала, что мне придется иметь дело с пожилым человеком, а ты поставил меня в довольно дурацкое положение. К тому же еще и Розита…
— Черт с ней, с Розитой! Ну так что?
— Но ты ведь продаешь Рейвенскрэг.
— Я не хочу его продавать. Ведь я никогда не смог бы жить там один, без тебя.
Где-то совсем близко раздались шаги. Было слышно, как шуршат камни под ногами у спешивших вверх по склону людей. Она подняла голову, чтобы окликнуть их, но Марк свободной рукой зажал ей рот.
— Сначала ответь мне, — приказал он.
— Это шантаж? — прошептала она сквозь его пальцы.
— Да, считай, что это шантаж.
Дамарис отвела его руку.
— Тогда, выходит, у меня нет выбора, не так ли Марк? Я… я буду счастлива вернуться к тебе.
И тут залаял Плуто.
Позднее, гораздо позднее, уже после того, как они воздали должное угощению, приготовленному для них Хелен, Дамарис сказала:
— Я беру назад те свои слова, что сказала тебе в Вальмонде. Ты даже очень похож на Тристрама.
— Чего это ты вспомнила?
— Так, подумалось что-то… Но мне не нужно было приворотное зелье, Марк. Просто, как и Изулт, я не смела признаться в своей любви.
— Что ж, похоже, это первое лестное замечание в мой адрес за все время, — отметил он, и затем в комнату вошла Мэри, которая только что уложила Дэвида в постель.
— Он хочет перед сном непременно повидать вас обоих, — сказала она. Вы не возражаете?
Они стояли, держась за руки, у кровати Мэри, на которой, вместо своей маленькой раскладушки, стоявшей в углу за ширмой, где он обычно спал, уютно расположился Дэвид. Он полулежал на высоко взбитых подушках, наслаждаясь важностью своего положения тяжелобольного инвалида. Рядом с ним на кровати стоял поднос с ужином, а Плуто, с которым он наотрез отказался расставаться, растянулся на коврике на полу и слегка вилял хвостом, будучи не в силах подняться навстречу посетителям. Дэвид завороженно глядел на Марка и, наверное, видел в нем настоящего героя.
— А когда я вырасту большим, я стану таким, как вы? — спросил он.
— Надеюсь, ты будешь даже лучше меня, — серьезно ответил Марк.
Это превзошло все ожидания мальчишки.
— Вы хороший, вы мне нравитесь, — объявил он.
— Ну вот и славно, сынок, — сказал Марк, — потому что, когда мы с Дамарис поженимся, то мы будем видеться с тобой очень часто.
— А в Рейвен мы поедем? А то Рис сказала, что мне туда нельзя…, обеспокоенно поинтересовался малыш.